Станислав Ливинский. БЕЗ ЭСТЕТИЧЕСКИХ ТУМАНОВ

* * *

Не всё ль равно, чем пробуждать,
какому предаваться жару.
За неименьем лиры взять,
допустим, можно и гитару.

И я бы мог до ста прожить,
как вы, без этой вот подзвучки.
Болеть, к примеру, за «Анжи»,
гулять с красавицей под ручку.

Носить для важности очки
с надменным видом адвоката.
На даче делать шашлыки,
на дочке мэра быть женатым.

Жить, как обычный гражданин,
без эстетических туманов,
когда б не Пушкин, сукин сын,
когда б не сукин внук Иванов.

 

* * *

Дышим воздухом сплошь загазованным
и не лезем в карман за словцом,
и живём, как Пьеро, с нарисованным,
вызывающим жалость, лицом.

Уроженцы страны невезения,
расстояний, державных побед,
где застыл колеса обозрения
ископаемый жуткий скелет.

Виноград, узловатый и жилистый,
весь облеплен с утра мошкарой
и деревья вдоль речки извилистой
рассчитались на первый-второй.

Мы ж любовными тешимся ссорами,
наживая рубец за рубцом.
И колючка торчит над заборами,
притворяясь терновым венцом.

 

* * *

И я б, наверно, кочевал
в метро с работы на работу.
Портреты Сталина срывал,
сводя таким макаром счёты.

И объяснял бы про добро
и зло дежурному в ментовке.
Но до ближайшего метро
два дня трястись без остановки.

Зато у нас, куда ни плюнь,
цветут айва и абрикосы.
И май такой же, как июнь
в Москве, и тютчевские грозы.

Ты скажешь – это же тупик,
блаженный край для идиотов.
Но, как законченный кулик,
и я хвалю своё болото.

Где и добра и зла не счесть
в любом, каком захочешь, виде.
И здесь, поверь мне, тоже есть
кого любить и ненавидеть.

 

* * *

Пускай на вере заморочены
и в разных молятся местах,
и выпускают в небо очередь
на свадьбах или просто так.

Пускай лезгинка круглосуточно
из каждой тачки здесь звучит.
И нравы местные не шуточны
и не совсем привычен быт.

Пускай джигиты ходят с «пушками»,
и бреют череп, как зека.
А я смотрю глазами Пушкина
на горы и на облака.

На волчью ягоду, венозную.
На то, как пенится река.
Куда течёт она, бесхозная
и безымянная пока.

 

* * *

Дни поздней осени, её исход летальный,
как ни крути, мой друг, унылая пора.
Но воспевает их поэт провинциальный,
к компьютеру прильнув в отсутствии пера.

Собрату вторит и другой поэт, столичный.
От суеты сбежав к закуске и «Столичной»,
он рюмочку себе на кухоньке нальёт,
в окошко поглядит, и глядь – тоска пройдёт.

Ведь, правда, хорошо, что стало меньше света
и облака уже совсем другого цвета,
и что природа нам сулит разнообразье,
но кто-то назовёт всё это безобразьем.

Я б осень прировнял, скорее, к мелодраме,
где женщина в слезах смывает макияж.
Прохожие спешат, цепляются зонтами
и в лужах – целый мир, такой же, но не наш.

А прелая листва? Она так пахнет в парке,
покрыв и тротуар, и зеркало пруда.
И если бы не дождь, то эти двое в арке
не повстречались бы друг с другом никогда.

И кажется, что всё теперь немного лучше
и мне не нужен врач, я сам бы стал врачом.
Но ты, как попугай, твердишь, что это случай,
что осень, вообще, здесь вовсе ни при чём.

 

* * *

О временах Кавказа грозного
что мог ты вычитать из книг?
Мы возвращаемся из Грозного
и проезжаем Валерик.

Хребты на горизонте выцвели.
До дома, в общем-то, рукой.
Течёт река, она обычная,
как будто в реках есть покой.

Растут растенья неизвестные
и степь отравлена песком.
И вдоль дорог чеченки местные
торгуют козьим молоком.

А наш водитель улыбается,
дымит, чтоб не хотелось спать.
И кто же мог, он удивляется,
её Валериком назвать.

 

* * *

Не друзей армейских, не присягу
я, дружок, запомню навсегда,
а пединститутскую общагу,
утро, послевкусие стыда.

В городке пристроек и бараков,
где случилось встретиться и жить,
задавила «скорая» собаку,
некому её похоронить.

Отнести хотя бы на помойку,
а потом пристроить собачат.
Прилетают голуби и сойки,
по кормушке клювами стучат.

И смешно заглядывая в окна,
из-за крошек ссорятся, как мы.
Я тебя, дружок, дежурно чмокну
и на свет шагну из полутьмы.

Там на остановке, замерзая,
проклиная город-бывший-сад,
люди в ожидании «сарая»,
как приговорённые стоят.

 

* * *

Люблю людей, люблю природу
и сочинительству в угоду
запоминаю каждый день:
прозрачный лес, зашедший в воду
по пояс, избы и плетень.

Люблю, пускай и без причины,
как зарастает ряской пруд,
и загорелые мужчины
с машин картошку продают.

Когда плеснёшь и залпом выпьешь,
чтоб приобщиться к волшебству,
где поднимает ветер кипиш,
гоняя палую листву.

И начиная жить сначала,
выходишь в люди во хмелю.
Ведь сколько б ты не запрещала,
я всё равно тебя люблю.

 

* * *

Когда идёт последний снег и кругом голова,
и выдыхает человек горячие слова.

Из дыма, пепла и огня сплетая речь свою,
он говорит – Прости меня, я так тебя люблю!

Он долго смотрит из окна и говорит опять –
Что стоит ей?! Ведь и она могла бы так сказать?!

Он опускает вдруг глаза и поднимает вдруг.
И у него блестит слеза, и замирает дух.

Он что-то знает о судьбе, латая в ней дыру.
Я буду помнить о тебе, пока я не умру!

Пока ещё не кончен век, не всё предрешено!
Но это слышит только снег, и снегу – всё равно.

 

* * *

За воздух утренний морозный,
пускай, он с виду только чист.
За первый снег, хотя и поздний,
и за последний жёлтый лист.

За эту женщину с коляской,
что у погоды моря ждёт.
За книгу жизни, как раскраску,
где станет белым чёрный кот.

Где без закуски грамм по триста,
как промежуточный итог.
И ты стреляешь в гармониста –
хотя он сделал всё, что мог.







_________________________________________

Об авторе: СТАНИСЛАВ ЛИВИНСКИЙ

Станислав Ливинский родился в Ставрополе в 1972 году. Стихи публиковались в «Литературной газете», журналах «Юность», «Знамя», «Дружба Народов» и др. Автор книги «А где здесь наши?» М.: Воймега, 2013.